Их бог, как и раньше, жирен с лица. С хвостом золотым, в копытах тельца̀. Сидит расфранчен и наодеколонен. Сжирает на̀ день десять колоний. Но скоро, на радость рабам покорным, забитость вырвем из сердца с корнем. Но будет — круги расширяются верно и Крест — и Проф- и Коминтерна. И это будет последний… — а нынче сердцами не нежность, а ненависть вынянчим. Пока буржуев не выжмем, не выжнем — несись по мужицким разваленным хижинам, несись по асфальтам, греми по торцам: — Война, война, война дворцам! А теперь картина идущего, вернее, летящего грядущего. Нет ни зим, ни осеней, ни шуб… Май — сплошь. Ношу к луне и к солнцу два ключа. Хочешь — выключь. Хочешь — включай. И мы, и Марс, планеты обе слетелись к бывшей пустыне Гоби. По флоре, эту печку обвившей, никто не узнает пустыни бывшей. Давно пространств меж мирами Советы слетаются со скоростью света. Миллионами становятся в ряд самолеты на первомайский парад. Сотня лет, без самого малого, как сбита банда капиталова. Год за годом пройдут лета еще. Про них и не вспомнит мир летающий. И вот начинается красный парад, по тысячам стройно скользят и парят. Пустили по небу красящий газ — и небо флагом красное враз. По радио к звездам — никак не менее! — гимны труда раскатило в пение. И не моргнув (приятно и им!) планеты в ответ рассылают гимн. Рядом с этой воздушной гимнастикой — сюда не нанесть бутафорский сор — солнце играм один режиссер. Всё для того, веселиться чтобы. Ни ненависти, ни тени злобы. А музыка плещется, катится, льет, пока сигнал огласит — разлёт! — И к солнцу отряд марсианами вскинут. Купают в лучах самолетовы спины.
[1925]
Май
Помню старое 1-ое Мая. Крался тайком за последние дома я. Косил глаза: где жандарм, где казак? Рабочий в кепке, в руке — перо. Сходились — и дальше, буркнув пароль. За Сокольниками, ворами, шайкой, таились самой глухой лужайкой. Спешили надежных в дозор запречь. Отмахивали наскоро негромкую речь. Рванув из-за пазухи красное знамя, шли и горсточкой блузы за нами. Хрустнул куст под лошажьей ногою. — В тюрьму! Под шашки! Сквозь свист нагаек! — Но нас безнадежность не жала тоской, мы знали — за нами мир заводской. Мы знали — прессует минута эта трудящихся, нищих целого света. И знал знаменосец, под шашкой осев, что кровь его — самый вернейший посев. Настанет — пришедших не счесть поимённо — мильонами красные встанут знамёна! И выйдут в атаку веков и эр несметные силища Эс Эс Эс Эр.
[1925]
Красная зависть
Я еще не лыс и не шамкаю, все же дядя рослый с виду я. В первый раз за жизнь